[indent] Привычка к тишине и покою расхолаживает. Леод должен был бы об этом помнить, но он не очень любил изводить свой разум по призракам и миражам. Даже у человека с такой пустой жизнью их было вдоволь, чтобы сходить с ума, если циклиться хоть на трети из них. А он не оглядывался. Как оказалось, зря.
[indent] Его заложил сам перекупщик. В принципе, оуред из всех асуров были самые защищённые маскировкой: очень многие людены имели тёмные пепельного оттенка волосы и серо-зелёные и карие глаза, чтобы в отсутствие яркого освещения легко слиться с ними. Но те, кто видел ныряльщика постоянно, знали, кто он и ведали, что он чудовище особого сорта. Редкого и особо опасного. В конце концов, его сбыли за какую-то радость. С радостью. И он ничего не мог сделать с момента, когда на него нацепили ошейник.
[indent] Плаванье продолжалось неизвестное Леоду количество дней, поскольку он не видел неба и не ощущал движения воздуха, и его это немало бесило. Обращение с собой как с грязью он ещё легко мог стерпеть, изредка моргая, чтобы прочистить глаза от неприятных физиономий пленителей и их просоленного смрада  (хотя сам пах он не лучше), но разъединение с потоками ветров и временем действовали на него угнетающе. Удушающе. Так, что жизнь теряет свой последний призрачный смысл, а в чём потерян смысл — то должно ль хранить?
[indent] В рабство даже такой покладистый и безвредный (когда его не трогать или в ошейнике держать) урод, как Леод, конечно, не хотел. Он жил в Лааниме достаточно, чтобы знать цену жизни асура, особенно без ценных прочных связей с гильдиями (а свои он порвал давно) и порченного, которого страшатся и ненавидят свои же кровные собратья. Но он и не был самоубийцей глупым. Он в целом, при всей нехватке академической вышколы, желания нагружать голову вопросами тщеты бытия и обласкивать тело всей роскошью цивилизации, не был дураком, так-то. Наивным, быть может. Леод ждал случай.
[indent] Он предоставился из-за того, что поверх уже плохих натёртостей от верёвок со времени отлова, в который он очень вертелся, но, без свободы рук и уже даже с отобранным кинжалом с агатом так и не смог уйти в другое измерение, поверх торчащего острого кадыка, ошейник растёр раны до крови и загноения, отчего они стали воспаляться и пахнуть. Оуред почти приветствовал с мрачным весельем накатывавшую на него с начала дня лихорадку, ожидая действий, и, действительно, после первой и последней за день кормёжки, заметив, что он ничего не ел и только пил и почувствовав запах больной крови, пират притащил корабельного лекаря. Коновала, не больше. Куда им до мастерства асуров, верно? И этот грубый старатель, конечно, не мог обработать заражённые натёртые раны, не сняв пут и ошейника. Леод притворился бессознательным в беспокойном бредовом сне, благо, глаза закатывались под свинцовые веки сами, а то, чего не было, и так ему уже мерещилось от маяты недомогания. Сперва его надёжно держали, всё проверяя пульс, потом отчаялись, потому что, что ни делай, а сердце в лихорадке изводилось на рваное истеричное стаккато и с липкой и всей в холодном поту кожи волнами исходил жар. И вот когда работа над горлом шла полным ходом и, покалывая и выжигая, мазь ложилась прямо на голую плоть с грязных кожистых пальцев, больной решил проснуться. Он двигался совсем мало, действовали его освобождённые в тот момент руки и, немного, присобираясь, готовые в полёт, ноги. В жару и бреду пользоваться проклятым даром было дивно просто, и, когда оба, ловя воздух, но не находя его в разреженном пространстве, взмыли под низкий потолок трюма, он вяло, но так искренне смеялся.
[indent] Леод и забыл, каково это, желать смерти кому-то и праздновать её визит как визит старого друга. Он желал им смерти. Он желал смерти всем на корабле, даже если эта затея сегодня стоила бы ему жизни. Он не знал, как далеко они от земли и будет ли у него шанс на ней скрыться, не умел строить порталы далеко за моря, но это — нести смерть — он умел хорошо.
[indent] Свой путь на палубу после удушения лекаря и надзирателя, в ещё большем от физических нагрузок, необычно тяжёлых для нездорового тела, Леод не запомнил. Он не запомнил и как раскатал в кровавый сок спящих, а, оказалось, было позднее утро, в гамаках матросов с поздней пересменки. Но он хорошо запомнил ужас на лице капитана, более устойчивого к вырвавшемуся из трюмов чёрному кошмару, чем прочие, когда не только люди повредились от очередной серии пасов, которыми оуред сплетал и искажал пространство вокруг себя. Внезапно произошло то, что всегда могло и когда-нибудь в его состоянии точно могло произойти, палуба над слегка левитирующим ужасом проломилась, дерево судно как будто от болезни, волной, каскадом сделалось рыхлым и ломким, а потом был взрыв.
[indent] Больше Леод ничего не запомнил, потому что в разлом он упал, тут же теряя сознание от словленного в промежуток между контролирующими пространство чарами удачного болта под лопатку, ослепившего его и без того затуманенный жаром разум вспышкой боли и нарастающей слабостью от потери крови.
[indent] Он не чувствовал, как морская вода немилостиво вгрызалась в его раны, обеззараживая, впрочем, растёртое горло, дрейфуя среди парусины и обломков, лишь чудом, носом вверх, часами после. Наверное, его накрыло пузырём сухой ткани и не было видно, если кто-то из выживших не стал его искать. Наверное, его кровь была столь незначительной в расплывающемся на воде месиве, что даже плотоядные рыбы не заинтересовались его подгнившей кое-где и воспалённой плотью.
[indent] Оуред дрейфовал на обломках, а его сознание дрейфовало где-то в чёрной пустоте. Без кошмаров, и без любых сновидений, что было редкостью даже в его отшельничестве, но как-то не совсем, не без странности. Не помня ничего из этого, он краем своего бессознания ощущал чьё-то присутствие рядом с собой, будто кто-то лежал рядом, только не как на воде или в невесомости, а как на мягкой перине. Кто-то знакомый и неопознаваемый одновременно, и это было единственное ощущение, которое пустота снисходительно позволяла ему забрать с собой, когда и если он ещё очнётся.

Отредактировано Леод (15.03.18 01:32)

[indent] Пустота бессознательного кутала, как тёплый зимний плащ. У оуреда таких не было с детства, потому что он никогда не сталкивался с достаточно холодной зимой и никогда не заботился, чтобы защитить себя от промозглой погоды любой другой. Пустота обнимала и баюкала в плывущем нигде, не холодная и не жаркая, хотя, скорее, приятно прохладная и сухая, то, чего ему так не хватало в ощущениях снаружи. Из пустоты не хотелось выплывать, хотя где-то ощущение тяжести внутри спирало движение воздуха в тело и из тела.
[indent] Пора вставать, милый, — прошелестел пустой голос, и соскользнул с края сознания прежде, чем, потревоженный, Леод даже вспомнил о том, что он существует в этой пустоте.
[indent] Исцеление скешир подобно перевёрнутому проклятому дару этого же народа. Он знал это потому, что водился с желтоглазой, которая не раз и не два потягивала из него силы, совсем чуть, чтобы позлить больше, чем чтобы извести или набрать сил на свои марионетки, пока не перестала по одной ей известной причине. Вытягивание похоже на холодное морозное выжигание, опустошающее, удушающее. Исцеление было подобно касанию мягких и тёплых, хоть и свежих, вод, которые наполняли тело силой.
[indent] Понимая, что это не сон, а настоящее ощущение отступающей боли в поеденных солью на краях ранах, Леод дёрнулся, пытаясь разлепить глаза, но соль сцепляла ресницы и веки царапучей коркой, а его держало… что-то ещё держало, помимо тяжести тела. Рука целительницы попыталась удержать его в лежачем положении, но такое ощущение вовсе не придавало секунду назад бывшему пленным оуреду смирения. Наоборот. Он прочувствовал хорошо, что не чувствует пространства вокруг и течения потоков ветра и времени, и рванулся сесть. Девица на задницу села подальше, понимая, что можно и схлопотать от выброса силы — по большей мере силы воли — и неудачной попытки пасами что-то сотворить.
[indent] Он хотел быстро осмотреться, он был на корабле, но его пока не убивали, нужно было понять, что происходит, потому что остатки своего ража он помнил не как в бреду, а именно что был почти в бреду.
[indent] Быстро не выходило.
[indent] Размягчённые водой пальцы с разбухшими подушечками смахнули с глаз соль под накатывающую дрожь от напряжения и холода, пронизывавшего мёртвую рваную одежду пленника. Из-под чёрных волос на троих людей устремили взгляд тёмные глаза, сощуренные в щёлки без белков и явного от тени цвета. Мускул на щеке глядящего волком, но дрожащего, парня дёрнулся, всё его тело проходило судорогой, хотя больше не так горело и болело от заражения крови. Говорливость — точнее её полное отсутствие и, возможно, даже немота — была отпечатана на готовом ощериться лице. Путы. Он ненавидел путы! Серебристым кружевом ситуации, впрочем, являлся факт, что вместо пёстрой братии пиратов обнаружил себя в окружении синеволосых аскейров. Это было лишь немногим лучше, пока боцман не нахмурился, кажется, понимая. Леод тоже нахмурился ещё больше, и убил бы, если бы можно было душить в безвоздушном просранстве кого-то ему одним взглядом. Он всё ещё был пленником, и выхода за борт и в небытие уже не было, потому что эти с него пут не снимут.

[indent] Проклятый. Не было на оуреда иной красной тряпки, чтобы зашить его в свою скорлупу из индифферентности и ничего, кроме как привычного: "проклятый". Он ненавидел это прозвище. Но оно составляло примерно три пятых его бытия, помимо пятой "нищий" и пятой "странный чужак". Проклятый. Если бы он мог, если бы у него были силы и возможность, он на излёте свирепого ража приложил бы в пюре из крови и костяной крошки и этого неизвестного ему парня. Но Леод был скован и бессилен и весьма об этом сожалел, почти оскалившись, впрочем, до готовности есть лица.
[indent] Он ненавидел, когда его ставили перед фактом бессилия и невозможности выбора. От этого он бежал на никому не нужный край мира, чтобы быть свободным от всего этого дерьма.
[indent] Пока Леод хранил молчание, перебарывая желание искупать незнакомцев в первозданной необузданной ненависти захваченного с грани свободы в смерти существа, в него кинули одеждой. Он посмотрел на спавшую с лица на руки ткань холодно и пусто. Зачем. Просто, зачем. Они сами его считали чудовищем. Кто угодно, кроме гильдии своих и охотящихся за диковинкой пиратов предпочёл бы его притопить. Для профилактики. Но ему сохраняли жизнь. В конце концов, Леод просто подчинился, переоделся без особого стыда и вообще мыслей, что кому-то может быть интересно вокруг это тело, и позволил себя, на ватных ногах, спровадить куда-то снова в душное помещение. Его немного водило из стороны в сторону. Сказывалось разлучение со свободным дыханием и твёрдой землёй, с которой движение пространства ощущалось как-то привычнее и лучше. Сопросождающий глядел на него с плохо скрываемыми отвращением и страхом. Оуред же просто ощущал, что он ужасно устал. За его неизбывно тяжёлыми веками и пустыми глазами он, от усталости, не больше и не меньше, три раза уже проиграл приятное воспоминание, как они собирали моллюсков вместе. Там и здесь полуреальную иллюзию населяла одна беловолосая и желтоглазая девица, каждый раз так симпатично хлюпавшая, выпивая моллюск вместе с вылитым в него соусом одним глотком с неизбывно хитрым выражением лица.
[indent] — К капитану Тамлин обращаться не иначе как капитан. Стоять прямо, глядеть в глаза, — гаркнули на него позади. Голова не желала становиться прямо. Оуред глядел как-то искоса и без выучки, тяжело поднимая тёмно-розовые веки хотя бы наполовину. Тамлин. Капитан, или капитанша, был высок. Высок, но узок в плечах, узок в бёдрах, тощ фигутой, и как-то не тянул на фигуру беспрекословного авторитета. Аскейры. Кто везучей и лучше всех мозги ебёт — тот и сверху.
[indent] Оуред сощурился, впрочем, делая сдержанный выдавленный поклон головой.

[indent] Что-то в этой женщине действовало на оуреда ощутимо отторгающе, но он не мог вот так прямо указать, что именно. Возможно, она говорила слишком сложно. Возможно, дело было в её голосе и манере держать себя. Леод любил простые и понятные вещи и таких же людей. Его имя состояло из четырёх букв, не нуждаясь ни в каких сокращениях, а тут прямо с порога как-то, ну, нудно? Много? Томно? Душно?
[indent] А, может, просто несмываемое впечатление, что эта женщина выглядит как эталоннейшая стерва и её задумчивый покой сейчас — момент на деле редкий.
[indent] Да, поэзия вечера, перетекающего в ночь, на нём немного не работала в состоянии полного опустошения и усталости. Что он подумал про каждую её фразу про себя, без комментариев, он подумал про себя и даже не потрудился запомнить. Кроме того, что на отбросы и изгоев Лааниму везёт, а ему, как самому — отбросу — особенно. Просто некуда бежать от мерзких тварей себе сроду. Даже на краю мира, в самой жопе его медвежьих и говнистых жоп, они всё ещё находят его. Как тот, ну этот. Странный. К слову о странных. Эта ж аскейр, тут все — почти — аскейры.
[indent] Леод присел на предложенное место, сразу вновь сгорбливаясь, как привык, делаясь похожим на грифа с остро торчащим кадыком.
[indent] — Не думаю, что у меня есть возможность отказать, — произнёс он сиплым и стрекочущим от долгого, очень долгого молчания голосом, уперев локти в колени. — Не то чтобы мне было, что скрывать. Что было — слишком очевидно. Я потопил корабль. Намеренно, чтобы забрать всех с собой.
[indent] Как жаль, что вопросы задаёт не он. Он бы поинтересовался, не выловили ли ещё кого синие. Он бы и пару пленников как он сам с удовольствием раскатал в пюре. Просто чтобы до конца унять давно скопленный и теперь выпущенный разом холодный гнев. Капитанша аскейрского корабля тут была вовсе ни при чём, но она получала весь спектр эмоций, сейчас зависший, правда, от истощения, на делении пассивной агрессии.
[indent] Ах, да, ещё она нацепила на него ненавистный ошейник. Опять. Конечно, Леод понимал, что он опасен, а аскейры уже меньше угрожают его и так бесперспективному и туманному будущему, чем работорговцы. Но это не мешало ему не признавать несвободу в любой форме. Клеймо на теле и в памяти всё ещё нередко и тяжело жгло, хотя это была фантомная боль от сгустка слишком сложно сплетённых эмоций, причин и следствий.

[indent] Отменили и отменили. Иногда сбить аппетит ненасытной бездне сплетен, какими являлись многие женщины, честным рубленным ответом было проще, чем терпеть бесконечно бегающий вокруг кружащейся головы допрос: а то, а это, а около. Уж как опытный задоминированный матриархальными асурскими бабами хитрый жук Леод знал, что лучше прикинуться брёвнышком, излагать неинтересно и ничего не понимать — целей в мире их интриг и манипуляций в итоге будешь. Но от просящегося на язык комментария, претендующего на остроумное замечание, глядя на налитое, он не удержался. Голос его звучал едва ли мягче, сказывались дни и дни молчания и сведённые от боли после ношения бремени мышцы шеи, сжимавшие гортань и связки в судороге.
[indent] — Я привык, что не я сижу в рядах, способных судить о чудовищности иных.
[indent] Он смотрел на чуть подрагивающую от очень плавной внутри корабля, но ощутимой для столь чутко завязанного на пространстве оуреда жидкость в чаше, точно размышляя, стоит ли ему вообще пить. Он был тут чужак, опять и как всегда, и понятия не имел, что за корабль был нужен этой странной бабе с опасно улетающими, если она повысит тон, в противнейшие из низких фальцетов нотки её странного голоса. Его голова не поворачиваоась, глаза и лицо — практически не поднимались, максимум чертя по краю.
[indent] — У меня один вопрос. Стоило ли хлопот? Не то чтобы моя свобода бродить чужим среди тех или этих — большая разница мне, зато большая хлопота вам.
[indent] Он был голоден как собака, но не торопился притронуться ни к чему, зацепившись глазами за вязь незнакомого языка, но больше — за цвет чернил. Он неуловимо, особенно в контексте уже сказанного капитаншей, тревожил оуреда, но он не мог точно сказать, почему, глупо моргая на письмо.

[indent] Аскейры в своём репертуаре. Ей, впрочем, чуждой дара исцеления, тоже было легко пробираться во всё его нутро и захватывать безраздельно. Может быть, не привыкни они оба к такой неестественной вещи, как абсолютная искренность одного по отношению к другому, отсутствию секретов — выпытанных или же выведанных хитростью или незаслуженным доверием — другой вопрос… Может быть — что? Не притёрлись к друг другу на грани влюблённости, если не скажать одержимости и собственничества? Не так бы гнила и болела разлука, потеря раз и навсегда, изматывая кошмарами, в котором он раз за разом был повелителем времени и раз за разом что-то упускал, всегда видя тот же исход, что был в реальности, медленно сходя с ума в ночи, наутро просыпаясь как не спавшим, вымотанным морально и физически?
[indent] О, он был весьма привычен к тому, чтобы его разум насиловали и корёжили. Едва ли ему можно было нанести ещё больше вреда, чем уже был нанесён простыми разворотами судьбы, раз за разом вкатывавшей его в то, что он из себя представлял — опасное для всех, даже запечатанное, чудовище, не достойное никакого тихого счастливого конца.
[indent] Ковыряние пальцами больше обычного в незаживающих ранах, впрочем, имело свой эффект и вызывало протест и раздражение на самом глубинном уровне. Леод вспомнил кое-что, что его разум так старался отложить в несбыточное и, за сроком. А ему время казалось быстрым и медленным одновременно, и когда каждый долгий день простого выживания был похож на прошлый забыть одно вторжение оказалось весьма легко, напившись и переспав с этим, как со страшным сном. Вспомнил и теперь вопил о невозможных совпадениях. Невозможных, зная, как повёрнуты на стечениях судеб аскейры, даже больше, чем иные оуред на материи пространства и времени, которые наблюдают.
[indent] Он, не отрывая зрачков от чернил, прошивших бумаги непонятным языком, вспомнил кое-что очень важное, что просилось быть отрытым из трухи времени в нужный день и в нужный час. Сглотнув ещё раз тугой комок слюны с пересохшего и потрескавшегося языка, Леод сощурился, переведя глаза на капитаншу и их, колючие буравчики, не пряча, и сказал:
[indent] — Да так, вспомнил, как меня донимал, не желая оставить в покое, один странный аскейр с глазами и камнями цвета вот этих вот чернил.
[indent] Тот, не тот — Хранитель разберёт. Будущее было вне его ведомства и, по опыту ослабленного и безвластного, Леод шёл по пути наименьшего сопротивления, когда знал, что выхода нет и не питал иллюзий на тот счёт. На нём были путы, вокруг в ином миру — едва ли замёрзший насквозь океан, и куда ты, сука, денешься с пусть и большущей лодки, если две гадалки решили играть тобой как разменной картой в свои игры?

[indent] Будь оуред меньше вымотан физически и внутренне, он бы, пожалуй, испугался и качнулся на сидении в сторону от мигом освирепевшей женщины или попытался забиться куда. Но на нём были путы, чтобы хорошо выработанный годами инстинкт сработал, и он слишком устал. Тяжёлый взгляд под распухшими от соли и скверного отдыха в свинцовые неподъёмные затворки веками только поднялся на странно эмоциональную капитаншу, а тихий сиплый голос подтвердил с изрядной долей горечи и иронии:
[indent] — Да, кажется, из множества имён звучало и "Мэв".
[indent] Он не двигался, только подтянул колени выше, уперев ноги на какую-то перекладину, и поставил на них локти, а на руки, на лодочку из внешних сторон ладоней, всех в цыпках и шершавых, в свою очередь, опустил тяжёлую голову. Глаза всё ещё следили за пальцем капитанши, но с трудом. Она не нападала и он проваливался в свою усталость, даже собачий голод и жажду ощущая с трудом.
[indent] О, она когда-то носила непривлекательные цацки. Под названьем кандалы. Эта малозначимая деталь отчего-то зацепила скользящее внимание Леода, но ему пришлось отвечать по существу и вопросу. Неприятному вопросу.
[indent] — Существо с такими глазами нагрянуло позапрошлым летом на самый север независимых прибрежных островов, где я спокойно жил, переполошило местных, вломилось в мой дом, неся бред, что я должен или не должен его убить, вроде как похитил и влез в разум — я не помню точно — и… и всё. Кажется, он хотел, чтобы я передал привет и что-то ещё, когда не твердил что-то о вероятностях и времени, в которые я его убью — а он меня довёл, я уже хотел, так и сделал бы, если бы не вся его охрана. Меня больше раздражало, что он ковырялся в моём прошлом, нарушал мой покой и беспокоил соседей, с которыми я менял улов на нужные мне вещи. Я очень старался забыть о том неприятном знакомстве и предпочёл бы, чтобы ты по аскейрской паскудной манере сама вытянула, а не донимала мою память снова, или что ты там хочешь, — он скривился, как от зубной боли, и именно в этот момент решил промочить горло. Вино было сухим, чуть вязало язык и плохо утоляло жажду, но, хвала ветрам, оуред и не любил сладкое питьё изначально.

[indent] Не стала бы  — правда что ли? Он не верил.
[indent] Леод снова сложил руки замком с упором запястьями в сдвинутые колени. Он понемногу отходил от стресса дней на пиратском судне, но ему всё ещё было сложно. В голове толпились смутные воспоминания то ли о яви, то ли о снах, и тревожить память своего заточенного под точные координаты разума оуред не желал. А приходилось.
[indent] — Не таких, чтобы я помнил или понял, — ответил он на последний вопрос капитана, не комментируя, как считает долбанутыми всех аскейров и вообще большинство асуров в принципе. Но он поднял голову, чтобы посмотреть ей глаза в глаза, и его на миг перемкнуло. Он даже продолжил, спустя жутковатую паузу, другим голосом:
[indent] — «Ей передашь мой привет и моё почтение» — так он и сказал. Больше ничего.
[indent] Кадык прокатился под плотно лежащей на залеченном горле лентой пут. Ощущение, что его пользовали как хотели, даже не платя, как девке с улиц, таверны или публичного дома, было мерзейшее. Что теперь будет с его жизнью? Леод не знал. Но следующий поступок капитанши воспринял чуть ли не как свидетельство вторжения в его разум и даже дёрнулся, когда она зашла ему за спину и осадила за плечи.
[indent] Между прочим, себя хрупким и тощим оуред не воспринимал. Конечно, на хронически недокормленном теле плохо приживался не то что жирок, но и мышцы, но ему хватало с его кривой осанкой, чтобы и нырять, используя ускорение от магии, и драться в крайних ситуациях.
[indent] Он словил спавший ошейник меченной рукой и посмотрел на неё.
[indent] — Не то чтобы я не благодарен, приятно ощущать себя полноценно в мире, но не стоило этого делать — подчинённые вам спасибо не скажут.
[indent] Черные глаза из-под тяжёлых век глядели как-то совсем вяло, устало и замучено, даже вид остывшей еды не возбуждал в них блеск, наоборот: немного вина пришлось на желудок как невыносимо сладкая с мятным холодком микстура от простуды к болям в горле, отупляюще до бесчувственности.

[indent] Да, они могут. Заставить броситься за борт. А он бы мог заставить маленькие вселенные коллапсировать под силой собственной тяжести или разрываться от лёгкости — эту маленькую страшную истину сказала ему когда-то Гейл, пария куда менее зловредного толка и из куда менее устрашающей расы.
[indent] Возможно, именно этой своей непосредственностью, отсутствием страха, открытостью рискам и чужакам, она подсадила его на себя.
[indent] — Терпеть не могу ошейники и чувство удушья, но я это с собой возьму, — сказал оуред, оборачивая кожаный ремешок дважды вокруг костлявого запястья. Предложение отдыха прозвучало как манна небесная. Он много дней не спал на постели, а на приличной — и вовсе много лет. С молчаливым послушанием Леод, вместо ответа, сгрёб поднос с едой и заставил себя что-то пожевать, после чего, так же молчаливо поклонившись, отбыл ко сну в предложенной части капитанской каюты.
[indent] Той ночью он спал очень хорошо, хотя ощущение чего-то близкого присутствия опять его не оставляло.
[indent] Проснулся оуред поздно, уже слыша грохот деревянных морских коней, входящих в стойла из пирсов, и чувствуя себя безнадёжно похмельным (с чего бы) с отвратным вкусом во рту. Едва он смог заставить своё тело, скованное крепотой от вчерашних приключений, вынуть себя из кровати, он нашёл капитаншу за обычными для неё, судя по всему, делами, если она вовсе ложилась, и вместо приветствия стрекочущим от сухости голосом.
[indent] — Я хочу только покоя. Любую работу вне сложных наук, которую дадут — готов делать. Это мой ответ.